С Любой и Валерой я познакомилась в деревне на Костромской земле, где Люба купила дом, а я только хотела там обосноваться и приезжала на разведку. Оказалось, что мы в одном приходе в Москве. Дом и для меня вскоре нашелся, да только денег не было, чтобы его купить. Собирала с миру по нитке в долг. Люба отрядила огромную по тем временам (годы был 1996-й) сумму. Все, что я заняла, по моим доходам было реально для постепенной отдачи. Но грянул дефолт 1998 года, и я вдруг перестала быть платежеспособной. Говорю Любе: «Что же теперь делать?» Она махнула рукой: «Забудь!»​

В деревне было происшествие: потерялась в лесу девочка, наша московская! Все поселяне собрались и стали прочесывать этот участок. Нашли ее Люба с Валерой. По каким-то меточкам на траве, кустах напали на след. Через несколько дней мама этой девочки попросила показать то место, где нашли ребенка. Пошли с Любой и нашли на том же месте пропавшую лошадь пастуха. Она сбежала, и в этом именно месте звено цепи как-то наделось на сломанное деревце, как на кол, и лошадь оказалась «привязанной». Люба эту лошадь за цепь привела к пастуху. Вот в таких чудесных событиях она была активным участником.

Захотелось мне как-то в те же 1990-е попасть в Дивеево. Вот, думаю, все ездят, а я не была. Подумала, и опять в делах закрутилась. Вдруг Люба с Валерой предлагают съездить с ними, как будто мысли мои услышали. И билеты купили, и к своей знакомой вместе с собой поселили. Красота! Везде водили, показывали, рассказывали. Стали мы вечером молиться, к причастию готовиться. Я уже притомилась, а они все читают и читают. Горели! Эти дивеевские хозяева много раз в их квартире находили приют.​

Друзья Любы и Валеры, знавшие их со студенческих лет, рассказывали, что все они были в большой, шумной компании, где всем было очень хорошо. А вот Люба никак не могла быть довольна этим постоянным теплым содружеством. Она всегда стремилась пригласить какого-то неординарного человека со стороны. Говорили, что у нее был такой талант, нюх на интересных, оригинальных людей. Я узнала Любу уже после ее поворота к Церкви, и, можно сказать, что этот талант по-новому преломился в свете веры. К Любиному надежному берегу часто причаливали люди со сложными судьбами, уязвимые, немощные и просто больные. Ей дано было помочь человеку в кризисной ситуации, поддержать, не дать раскиснуть, она умела разделить его боль. И это удивительно, ведь она не нянчилась, была прямая, твердая, даже суровая иногда. Может быть, тому помогало душевное здоровье, трезвомыслие, какая-то выстроенность.

Себя судила строго. Однажды после окончания воскресной Литургии в Благовещенском храме, когда народ уже выходил на улицу, я увидела, как Люба спешит обратно в храм. Я спросила: «Ты что-то оставила, забыла?» Она: «Я к отцу Владимиру на исповедь. Только что причастилась и уже нагрешила. Поганый характер!»​

Долгое время Люба трудилась в гимназии на продленке. Ей предлагали стать преподавателем химии, он она отказалась, считая, что так, как надо, она не сможет. Поэтому лучше утирать носы. В гимназии она оказалась как бы на перекрестке среди народа Божия – учителей, детей, семей. Ей это нравилось, она благоговела перед многими, с кем встретилась там.

Люба была гостеприимной хозяйкой. После ночной службы на Рождество и Пасху мы шли к ним и за большим столом с большой старинной лампой в центре праздновали, беседовали, радовались. Кто-то уже на диванчике засыпал. Утром разъезжались по домам. Кто-то уходил петь Литургию в больничный храм св. Вонифатия. В Пасхальное воскресение Люба ходила в Благовещенский храм дежурить у подсвечника, говорила, что дело это очень благодатное. Еще мы каждый год собирались у нее на так называемый осенний праздник, приуроченный к ее именинам. Костяк этой компании – наши «деревенские». Мы как бы закрывали сезон и подводили итоги нашей летней жизни в деревне. Надо сказать, что эта общая сельская жизнь как-то особенно крепко нас связала, стала нашим знаменателем, кодом. И наши московские встречи были отголоском той необыкновенной открывшейся нам стихии русской деревни и нашей общей причастности к ней. Однажды мы предприняли поход в монастырь прп. Макария Писемского, который находится на другом берегу реки Костромы от нашей деревни. Экспедицией руководила Люба, сказав, что предполагает очень короткий проходной путь через лес (обычно, переправившись на лодке, мы часть пути ехали на автобусе). Все вышло, как задумала Люба. И более того. В результате этого похода нашелся для Любы и Валеры дом рядом с монастырем. Опускаю все интереснейшие подробности этой истории, которую мы назвали еще одним деревенским чудом. Переселение Любы с Валерой в этот дом стало новой страницей в жизни, большим утешением для них, расширением горизонта. А мы по-прежнему паломничали к преподобному Макарию с другого берега реки, но нас уже ждали там свои люди, и радость встречи, и застолье чем Бог послал. Люба показывала угодия вокруг своего дома-терема, красоты тех мест. Она очень любила это житье-бытье на земле, и мир природы был ей открыт.​

Люба не была расточительным человеком. Их домашняя жизнь выглядела аскетичной. И так, возможно, складывался резерв для осуществления благих задумок и экстренной помощи ближнему. Два дома она прикупила в первой нашей деревне для родственников в надежде приобщить их к благодатному отдыху на родной земле. Мечта не сбылась, но дома не пропали и были переданы бездомным-аборигенам и московским друзьям.​

Наша общая (уже тоже покойная) подруга Марина была иконописцем, писала в основном иконы аналойного размера в канонической манере. Как-то ей заказали для какого-то храма икону Божией Матери Знамение Серафимо-Понетаевскую. Писать было непросто, т. к. икона была большая и живоподобная по образцу XIX века. Готовую икону Марина передала приехавшему за ней, снабдив четкой инструкцией (помню, что надо было снять с нее полиэтиленовую пленку, чтобы икона спокойно досыхала). С ней расплатились (кажется, 25000 рублей, 2010 год – сумма немалая). Через какое-то время Марине звонят и говорят, что икона батюшке не понравилась, ее хотят вернуть и получить обратно деньги. Вернувшаяся икона была испорчена, т. к. пленку не сняли, золото к ней прилипло, нужна была реставрация. Марина была расстроена, что так небрежно поступили с образом Богородицы, и деньги были уже истрачены. Горестно сетовала, близкий круг людей сочувствовал, а Люба дала ей эти деньги и сказала, что это не в долг, а так, чтоб не горевала. Со временем Марина деньги эти Любе вернула, но вот какой пример помощи человеку, его душе прежде всего – обнадежить впавшую в искушение, освободить от сетей лукавого, склоняющего к малодушию и отчаянию.​

В последний раз я была у Любы за несколько дней до кончины. Я увидела страдающего от болезни человека, уходящего из жизни. А в предпоследнюю нашу встречу она была хоть и слабая, но разговорчивая. Я пришла к ней, думая развлечь ее рассказами о всем и всех, чем и кем она так живо всегда интересовалась. Но вышло иначе. Инициативу в беседе Люба сразу взяла на себя и рассказывала мне все время только о своем храме прп. Андрея Рублева. О всех радостях и трудностях, со всеми деталями и подробностями. Мне тогда показалось, что в жизни ее интересовало и волновало только это.​

И вспомнился мне ее рассказ о начале ее жизни в Церкви, как она приходила в храм, стояла там и не понимала, почему она здесь, удивлялась сама себе.