«Я сегодня, когда встал после работы над последним этюдом и оглянулся вокруг на драгоценнейший бархат и парчу земли, на пылающее звонким золотом небо, на силуэты фиолетовых изб, на всю эту плащаницу Вселенной, вышитую как бы перстами ангелов и серафимов, так опять, в который раз все с большей убежденностью подумал, что наши иконописцы только в этом пиршестве природы черпали всю нетленную, поистине небесную музыку своих созданий, и нам ничего не сделать, если не следовать этими единственными тропами к прекрасному…»

А.А.Пластов

В мастерской Николая Николаевича Пластова на Верхней Масловке беспорядок. С трудом проталкиваемся через нагромождение картин, холстов, подрамников. Совсем недавно выставка деда художника – одного из крупнейших мастеров русского искусства XX века Аркадия Пластова – «Почва и судьба» проходила в Русском музее в Санкт-Петербурге. В экспозицию, приуроченную к 120-летию со дня рождения живописца, вошли произведения А.А.Пластова, Н.А.Пластова, Н.Н.Пластова и Е.Н.Холодилиной из собрания Русского музея, Государственной Третьяковской галереи, Ульяновского областного художественного музея, Тульского областного художественного музея, Саратовского государственного художественного музея имени А.В.Радищева, Тверской областной картинной галереи, а также из мастерской Николая Пластова.

Кто не знает, Пластовы – древний род художников. В 1878 году архитектор и иконописец Григорий Гаврилович Пластов (сын иконописца Гаврилы Степановича, который расписал десятки храмов Поволжья) спроектировал новый Богоявленский храм в селе Прислониха. Он построен «кораблем», внутри стены были обтянуты холстами и расписаны Григорием Пластовым и живописцем Грошевым.

В безбожные тридцатые годы XX века полотна будут срывать со стен храма, рвать и выкидывать вон. Правнук создателей Богоявленской церкви Николай Аркадьевич Пластов, будучи тогда ребёнком шести лет, на всю жизнь запомнил такое варварство: «Цветно и нарядно падали к моим ногам древние образа, писанные прадедом»…

– Николай Николаевич, вы ведь вместе со своим отцом Николаем Аркадьевичем Пластовым принимали участие в восстановлении Богоявленского храма в Прислонихе, построенного вашим прапрадедом…

– При советской власти церковь превратили, как это было принято, в сарай для хранения зерна, удобрений и ядохимикатов. Ядохимикаты складывали особо – в алтаре… В 80-х годах было принято постановление правительства о взятии под государственную охрану зон исторической застройки села Прислонихи и окружающего ландшафта, связанных с творчеством А.А. Пластова, и мой отец сделал все от него зависящее, чтобы храм был включен в список обязательно реставрируемых объектов. Это спасло церковь от дальнейшего разрушения. В документах наш храм значился как культовое здание, стыдились даже самого слова «церковь». После реставрации там собирались открыть музей с экспозицией истории села и творчества А. Пластова. О том, что здесь будут службы, даже боялись мечтать.

Но время шло, менялись люди, обстоятельства, менялись судьбы страны. Сначала восстановлен был кирпичный дом, бывший когда-то сельсоветом, (а до этого – лавкой купчихи Волковой), под музей деда, а затем, в 1990 началась реставрация храма. Помню, как прислонихинцы всем миром убирали, расчищали храм, увезли в неизвестном направлении и распадающиеся прямо в руках мешки с зеленоватым ДДТ… Прежний вид церковь стала принимать в 1992 году. А через два года дело дошло до изготовления иконостасов. Вся реставрация проходила на моих глазах. Под руководством Николая Аркадьевича, да и его, собственно, руками восстанавливалась архитектурная основа обоих иконостасов, делалась резьба над Царскими вратами, изготавливалась церковная мебель. Им же были сделаны прориси под основные иконы. После внезапной кончины Николая Аркадьевича, главный иконостас и иконостас придела Казанской иконы Божьей Матери расписали художник Александр Степанович Гордеев и батюшка отец Владимир Дмитриев.

– В одном из интервью вы сказали, что Аркадий Пластов – недооцененный художник. Его в полной мере коснулась и тема «художник и власть». Он, можно сказать, свой среди чужих и чужой среди своих. Московский бомонд считал его деревенским художником, критика 40-50-х обвиняла в импрессионизме, а деревенские прислонихинские мужики, портреты которых он писал и тем прославил на весь мир, не понимали, для чего он всё это делает. В чем смысл и глубина творчества вашего деда Аркадия Пластова?

– Недооценённой остаётся, на мой взгляд, система его живописной манеры – точности рисунка кистью, совмещённого с точностью цвета и знанием формы и тенденций движения формы изображаемого на холсте. Это очень трудная манера живописи, и подвластна она очень немногим – как в изготовлении, так даже и в подлинном понимании, вообще. Смыслом же его творчества будет и эта живописная манера, как основа таланта, и тот, исторически теперь зафиксированный на своём излёте, образ жизни традиционного русского крестьянства, что существовал, без малого, тысячу лет. Под глубиной творчества дед подразумевал «постижение внутренней сущности и строя вещей», «умение найти в жизни самое главное, самое организованное, типическое и нужное, то зерно бытия, без которого нет настоящего искусства, а есть лишь бездушный, зеркальный натурализм». Он очень ценил русскую живописную традицию, своими учителями считал Сурикова, Репина, Врубеля, Серова, Васнецова, Ге, Левитана. Много копировал – Рембрандта, Веласкеса, мастеров Возрождения, импрессионистов. Он знал, что копии – лучшая школа и лучший, прикладной и прямой анализ творчества мастеров великого прошлого.

Глубину творчества определили и его энциклопедические знания мировой истории искусства, русской и зарубежной классической литературы, философии, психологии. «Плох художник – невежда, плох, как правило», – писал Аркадий Александрович.

– В его жизни прочно сплелись две линии – религия и искусство…

– Родители хотели видеть его священником, и десяти лет от роду он был отдан в Симбирское духовное училище, а затем и Симбирскую духовную семинарию, с последнего курса которой по благословению ректора поехал в Москву, чтобы учиться на художника. Кстати, дед получал высшее художественное образование в Строгановке, а потом и в Училище живописи, ваяния и зодчества как скульптор – и сделал это вполне сознательно, желая «изучить скульптуру наравне с живописью, чтобы в дальнейшем уже иметь ясное понятие о форме». Он называл скульптуру музыкой чистых форм. Точность рисунка и «скульптурность» его портретов – несомненное тому свидетельство и доказательство.

– Религия и искусство, вещи взаимосвязанные, постоянно пересекающиеся. Некоторые художники утверждают, что они существа небесные…

– Художники, скорее, должны быть существами математическими. Нужно четко рассчитать композицию, знать, как распределить цветовые массы по холсту в зависимости от задачи. Нужно знать, когда остановиться, что оставить зрителю пространство на его душевное сотворчество. Все эти формальные вещи и впрямую, и подсознательно действуют на зрителя, вызывая его основную реакцию на произведение искусства, в том числе и в самых духовных сферах. Вот, например, Николай Николаевич Ге в своих религиозных картинах, на мой взгляд, совершенен и предельно точен в поставленной перед собой задаче. И дело, конечно, не в подробностях складок…

– Дед очень любил вас. Широко известна его картина «Внук рисует». Расскажите, какое влияние на вас оказало детство, проведенное в Прислонихе рядом с таким человеком, как Аркадий Пластов? Наверное, то, что вы станете художником, было предопределено?

– Я рос в Прислонихе и воспитывался бабушкой Натальей Алексеевной и няней Катей, моей крестной. Она крестила меня в Елоховском соборе, грудного ребенка, когда мы были проездом в Москве. Художником же я стал незаметно и естественно. С самого раннего детства меня окружал мир искусства, мир « изготовления» искусства – ведь дед, отец, мать были живописцами. Дед действительно очень меня любил, смастерил для меня своими руками деревянную лошадку, брал на этюды, разрешал прикоснуться кистью к своему холсту. Он учил словом, не поправлял кистью. Объяснял. Он не только привил мне любовь к живописи, но и научил правильно понимать, что такое искусство, ощущать Богосозданность мира. В золотом срубе просторной мастерской стоял ни с чем не сравнимый запах свеженаписанных картин. Вдоль стен были полки с разными красками, на солнечных подоконниках отбеливалось льняное масло в пузатых флаконах. Даже сам процесс приготовлений к работе казался увлекательным и многозначительным. Сверкающие разноцветьем палитры и полная свобода взять кисть и намазать что-либо на холсте – стали для меня большим и «взрослым» удовольствием. Окружающая природа представлялась почти сказочной – огромные леса, поля, зеркала прудов и неспешные сельские дни под высоким спокойным небом. Эти гармоничные пространства навсегда пленили меня – и по сей день не мыслю без них своего творчества.

– Фамилия Пластов помогала вам в жизни?

– Я всегда чувствовал ответственность за честь фамилии, и эта ответственность, скорее, давила на плечи. «Делай, что должно, и будь что будет», – так говорила моя бабушка, Наталья Алексеевна. Она была подлинно верующей женщиной.

– Вы, наверное, с нетерпением ждете начала строительства храма преподобного Андрея Рублева на Верхней Масловке?

– Этот храм действительно необходим не только как завершение архитектурной композиции нашего района, не только потому, что в ближайших храмах многолюдно и тесновато. Но, прежде всего, потому, что этот храм посвящен великому русскому иконописцу, Художнику, чей талант, данный ему от Бога, он сердцем явил нам в совершенных своих творениях, поднимая душу нашу к истинному пониманию Великого и Вечного.

Подготовила Оксана Полонская.