Мы были окутаны облаком его любви…
Это интервью по благословению отца Владимира Леонова я должен был взять у Александра Заварзина лично, но не успел ‒ по своей собственной вине и медлительности. Казалось, успеется. А 30 июля 2021 года Александр Викторович внезапно для всех нас отошел ко Господу. После кончины Александра, мне рассказали о нем его жена Екатерина и сын Павел. Надеюсь, что этой беседой смогу почтить память прекрасного человека, который был рядом с нами и которого мы так мало знали.
Екатерина:
Саша очень скромный был. Когда он узнал про интервью, первая реакция его была: «Что это, зачем это? Что я буду про себя рассказывать? Кто я такой?» Он очень смущался этой ситуации. И, может быть, промыслительно, что теперь мы с Пашей эту миссию выполняем.
Родился Саша в Москве, в 1955 году, поступил в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза. У него было два языка ‒ английский и датский. Датский язык не самый распространенный, но он отлично им овладел, а английский у него рабочим был всегда. Он настолько хорошо знал датский, что датчане не верили, что он не носитель языка, что он не уроженец Дании и никогда долго не жил и не работал в стране, что он не агент каких-то спецслужб, потому что общеизвестно, что именно в таких органах готовят специалистов, в том числе в совершенстве владеющих иностранными языками.
Вообще Саша был очень эрудированным человеком, энциклопедически образованным, притом в различных областях ‒ в политике, экономике, географии, культуре, кино. Сестра его Людмила Викторовна Заварзина ‒ член Союза художников ‒ тоже свою лепту внесла, потому что в живописи Саша разбирался блестяще. И в отечественной, и в зарубежной, и в современном искусстве. То есть он был очень разносторонним человеком, и Паше, конечно, повезло, что у него такой отец. Он очень многому сына научил.
Павел:
С детства папа учил меня языкам и формировал интерес к языкознанию. А язык, как он всегда говорил, это не только идиома, но и экстралингвистические знания. Знания о стране, ее политических реалиях, культуре, быте, традициях. Все это впитывается через язык. Вот чем должен в том числе обладать и оперировать переводчик. Нужно стремиться к постоянному развитию, поддержанию этих знаний.
В моей работе это тоже помогает. Сейчас я работаю дипломатом в Испании, в Мадриде. Я владею более распространенными языками ‒ испанским и английским. До этого были командировки в Латинскую Америку: Аргентина, Уругвай. Работа очень интересная, но приходится подолгу быть вдали от родины, от близких людей, от родителей, с которыми я мог бы общаться все эти годы. Современные средства связи позволяют быть в постоянном контакте, но ничто, безуcловно, не заменит живого общения. Поэтому у нас, дипломатов, не работа, а служба ‒ как в армии.
Папа был строгий и требовательный. Он не признавал полумер и недоработок. Если, произношение, то идеальное, как у носителей языка, если грамматика, то без ошибок. Но это была мягкая сила ‒ можно еще раз пройти тему, если она не отложилась. Но доходить должно до автоматизма. Конечно, приходилось со мной порой непросто, я думаю. Потому что где-то лень, где-то невнимание. Тем не менее, папа добился того, что экзамены я все сдал хорошо.
Ну и ко всему тому, что «окружает» язык, он мотивировал мой интерес. Мы вместе ходили в музеи, смотрели кино, читали книжки. Причем иногда он читал с оригинала и переводил сразу же то, чего не было в книжном переводе.
С детства у меня была мечта попасть в Данию. Папа часто ездил в командировки и, как Дед Мороз, привозил и игрушки, и гостинцы, и одежду. Так что страна Дания была такая волшебная страна Ханса Кристиана Андерсена и конструктора «Лего». Потом мы уже вместе смогли несколько раз туда съездить и познакомиться с его друзьями в Дании, побродить по местам Андерсена, сказки которого он мне читал в детстве.
Работая со Скандинавией, он очень неплохо понимал шведский, норвежский языки, по крайней мере, мог объясняться совершенно спокойно. Часто работал с немцами – тогда они между собой говорили по-английски. А потом стал приезжать и в Латинскую Америку, где я работал. Не только ко мне, но и к своему близкому другу, который живет в Бразилии. И этот регион ему тоже понравился своей непосредственностью. Совершенно другой мир, отличный от европейского. И он им проникся даже в большей степени. Папа был человеком, который открывал мир другим и готов был сам открываться новому, что-то новое узнавать, совершенствовать себя.
Екатерина:
Познакомились мы на работе в Институте общественных наук при ЦК КПСС, возле метро Аэропорт. Была такая организация, сейчас это Финансовая академия. Я работала в библиотеке, у меня библиотечное образование, а Саша ‒ в бюро переводов. На первое свидание он пригласил меня в «Современник», а встреча была назначена у памятника Грибоедову на Чистых Прудах. Он сказал: «А знаешь, между прочим, фамилия скульптора Заварзин». Однофамилец.
Саша был добрый, внимательный, очень трепетно относился к своей маме. Когда мы поженились, он мне сказал то, что меня сначала немного даже шокировало, а потом я привыкла: «Кать, мы сейчас поженились, я думаю, это нормально будет, если я половину зарплаты буду маме отдавать?» И сестру старшую он очень опекал, вплоть до последнего времени, ей 75 уже, она старше Саши значительно.
Мы как будто были в облаке его любви, его внимания. Как будто он нас все время окружал, укутывал. Он всегда знал, где мы, каждую минуту. Поскольку я автомобилист, он все время беспокоился, доехала ли я: «Как там, ты в пробке?» Подчас мне казалось это чрезмерным, но только теперь я понимаю, насколько мне будет не хватать этой заботы. «Ты уже на месте? Ты уже на работе?» Облако любви, облако комфорта… Мы привыкли к этому, мы относились к этому как к должному. Он был опорой, стеной, оградой. Мы все время чувствовали, что он нас поддержит, постоянно, круглосуточно знали, что он про нас думает, он нас любит. Очень был хороший, очень светлый, добрый, любящий всех и вся человек.
Павел:
Со мной переписка была каждый день: утренний так называемый сеанс связи, вечерний. А когда я работал в Латинской Америке, с которой шесть-восемь часов разницы, папа специально раньше просыпался, чтобы поговорить со мной. Ежедневно. И я даже временами уже начинал революционно мыслить и взбрыкивать, но потом понимал, что все правильно. Забота и внимание, постоянно.
Екатерина:
Он был очень внимательный. И очень добрый. Паучка или муху, осу руками выносил за окошко, освобождал. Собак обожал, кошек, всех животных. Тварь живая для него была чем-то родным.
Наших друзей из ближнего зарубежья, которые многих раздражают, мол, понаехали тут, он во дворе знал всех поименно. Причем по имени оригинальному, со всеми за руку здоровался. И они все тоже всегда разговаривали с ним ‒ с поклоном, с прикладыванием руки к сердцу. Сейчас, когда они узнали о смерти Саши, все предлагают мне свою помощь: «Если что-то с водопроводом, еще с чем-то, вы зовите». Вот такой человек.
Был один сюжет, который показывает, насколько он хороший муж и отец и вообще глава семейства. Это был 2000-ый год, у нас был сложный период: Паша окончил школу, надо было поступать в институт. Поскольку был выбран МГИМО, нужно было с репетиторами активно и тщательно готовиться. Услуги репетиторов стоили недешево, и, естественно, главные нагрузки финансовые в семье нес Саша.
Одновременно у нас появилась квартира, первая в нашей жизни… До этого мы то с родителями жили, то углы снимали, а тут на Ходынском поле квартира.
И в этот момент Саша теряет работу. Вы знаете, он нам ничего не сказал, чтобы не расстраивать.
Я об этом узнала через несколько лет. Он продолжал как-то где-то на каких-то подработках работать. И мы ничего не знали, мы ничего не почувствовали. Все эти финансовые тяготы, которые на нас навалились ‒ с квартирой, с необходимостью ее ремонтировать, строить, обустраивать, с Пашиным поступлением, всеми этими репетиторами ‒ Саша взял на себя. Я-то какие-то там копейки получала в тот момент. Мы ничего не почувствовали. Вот такой человек.
Он был синхронистом-переводчиком в том числе. Очень сильно уставал, синхрон сильно выматывает. Это колоссальная нагрузка. Синхронисты каждые полчаса меняются, такое напряжение.
Саша переводил и произведения художественной литературы, и технические тексты. Очень глубоко знал всякие технические термины, будучи абсолютным гуманитарием, понимал устройство многих механизмов. Или, наоборот, переводил пьесы, которые ставились в театрах. Например, пьесу «Сон» датского драматурга Стига Далагера поставил «Театр на Покровке». Главную роль играла Людмила Максакова. Мы ходили с ним на премьеру.
Крестились мы поздно. Советское поколение, у нас родители не были совершенно к вере никак расположены. И даже про это никто не думал, и ничего в мыслях не было.
Мы с Пашей крестились в один день, ему, наверно, лет десять было. В общем, поздно. А Саша еще позднее крестился. Мы в 90-е, а он – в начале 2000-ых. Где-то ему было лет 45. Я его понуждала, конечно, говорила: «Саш, а ты чего?» Он отвечал: «Да, надо бы, надо бы». Крестился он в храме иконы Божией Матери «Скоропослушница» возле метро «Октябрьское поле». На тот момент нам казалось, что – это ближайший к нашему дому храм и нам удобнее туда добираться. Потом мы стали ходить в Благовещенский в Петровском парке, к отцу Димитрию Смирнову. Ходили-ходили, ну это было как-то так – ровненько.
А лет через десять, в начале 2010 года у нас случилось очень серьезное жизненное испытание, связанное со здоровьем. Зимой Саша упал и сильно разбился возле метро «Полежаевская». Нес сумки из магазина, ну и хотел их спасти и ребра себе сломал.
Травмировался очень сильно, как выяснилось потом. Тяжелейшая травма. Ребра разломились, прорвали аорту, его несколько раз под общим наркозом оперировали, откачивали кровь. И началась история на много месяцев, несколько больниц было. Сначала он был в Боткинской и его выписали умирать. Сказали: «Все, койко-место надо освобождать».
Потом, с Божией помощью, удалось устроить Сашу в РНЦХ ‒ Российский научный центр хирургии. И там, слава Богу, его вывели из этого состояния, удалось Сашу спасти, хотя врачи за головы хватались. Это было чудо.
И вот он выжил. Естественно, я молилась очень сильно, и дома, и ездила в разные храмы. Мне тогда Ольга Александровна Лапшова сказала: «Зато какая у тебя сейчас молитва!»
И после этого у Саши случился тот внутренний перелом, после которого уже он стал осознанно верить. Батюшка первый и мой, и его ‒ наш дорогой и любимый отец Владимир Леонов. Саша у него исповедовался, и вот тут уже началось поступательное движение в правильном направлении. Забрезжила впереди узенькая полосочка света, и мы с Сашей к ней двигались. Рука об руку мы с ним друг друга вели.
У нас в последнее время точно не было никаких секретов друг от друга, и Саша мне рассказывал, о чем он говорил на исповеди. В том числе он говорил батюшке: «Я понял, что всю жизнь жил неправильно».
Венчались мы в 2019 году, причем вроде неудобно как-то, уже почти что пожилые люди… Я предложила, а он согласился и все организовал: «Все, я позвонил, я договорился, мы в среду венчаемся». Чувство было какое-то совершенно необыкновенное…
Несмотря на то, что могло показаться, что Саша ‒ светский человек, например, кино любил, даже сериалы наши какие-то смотрел, он был очень в вере сильный, устойчивый. С сестрой, которая не очень склонна к этому, до последнего вел миссионерскую работу, уговаривал, разъяснял. У него есть близкий друг, одноклассник, Андрей Потемкин, он живет в Бразилии. Человек трудной судьбы. Саша говорил: «Вот я Андрюше все хочу достучаться, объяснить, что вот же ‒ Путь, вот ‒ Истина!»
Он очень убедительно говорил, не то, что он был увлечен, но он настолько уже в тему проник, что аргументы какие-то находил, когда с людьми разговаривал. Читал про Вселенские соборы, в каком году был какой Вселенский собор, что там решалось, где и что сказал Спиридон Тримифунтский… Матчасть углубленно изучал.
Любимым святым нашим с ним был Спиридон Тримифунтский. Так получилось, что мы поехали на Корфу отдыхать, не зная почти ничего о нем. И вот с тех пор лет шесть каждое лето, исключая прошлое из-за пандемии, мы к батюшке Спиридону ездили поклониться его мощам.
И была такая трогательная история: купила я свечечки для домашней молитвы и, когда они закончились, хотела упаковку выбросить. А там изображение Спиридона Тримифунтского. И Саша его ножничками вырезал, говорит: «Пусть как иконка будет». Сейчас она у нас стоит.
Для нас поездки на Корфу всегда были большим праздником, мы этого, как дети, ждали. Из всего нашего последнего совместного с Сашей, Корфу ‒ это какое-то счастье, абсолютное счастье.
В молодости, когда молодая семья, конечно, были какие-то, как сейчас говорят, разборки. Но у нас никогда не было бурных скандалов. В моей семье у родителей, никто никогда не повышал голос. Так не было принято. И у Саши, наверно, тоже. Мы с ним сразу пытались выяснить, когда кто-то чем-то недоволен, кто-то обиделся, кто-то надулся, мы все сразу просто проясняли, прямо по полочкам. И как-то все разногласия снимались. Не было никаких шумных выяснений.
Я не знаю, чья это заслуга, но у Паши не было так называемого переходного возраста, когда детей начинает кидать в крайности. Как-то у нас ровно прошло. Может быть, потому, что у нас в семье все было спокойно, не было острых конфликтных ситуаций. И Паша не давал повода для серьезных разбирательств.
Павел:
Притом что серьезные разговоры с родителями бывали. Если я был в чем-то неправ или плохо учился, или даже лукавил, говорил, что учился лучше, чем на самом деле, то со мной проводились памятные разговоры: «Ну что ж, в армии послужишь, потом дворником станешь, хорошая профессия, на свежем воздухе. Хотя мы думали, что ты более способный человек». Это иногда действеннее, чем лишить сладкого или поставить на горох в углу. Такая педагогика. Но для этого нужно быть уверенным в том, что говоришь.
Екатерина:
Было все. И финансовые ямы и много всего было, как в любой семье. Но было ощущение, что жизнь абсолютно счастливая у нас получилась. Когда родился сын, это тоже было счастье.
В июле этого года было 40 лет нашей совместной жизни. Это был последний месяц, который мы вместе провели. Мы вспоминали всю свою жизнь. И согласились, что хорошо прожили жизнь вместе.
Я у батюшки спрашиваю: «А мы потом с Сашей встретимся?» Он отвечает: «Конечно. Вы даже можете там вместе жить, если захотите».
Беседовал Александр ФИЛАТОВ